Мы чувствуем собственную боль так же, как другие ее видят
Открыто переживая боль, мы получаем возможность объяснять свое поведение и, соответственно, выяснять, что о нас думают другие. Наша склонность моделировать себя для других людей настолько сильна, что мы распространяем ее на такие интимные ощущения, как боль, делая даже этот вид информации доступной другим людям, чтобы регулировать свое восприятие степени наших страданий.
Мы ориентируемся на то, что они могут видеть. Исследователи слегка травмировали руку участников, демонстрируя им видеоклип на экране, установленном таким образом, что они не могли видеть свою руку[104]. Когда испытуемые видели на экране, как рука с иглой прокалывает кожу, они заявляли, что им больнее, чем когда видео показывало руку с ватной палочкой.
Мы также пользуемся сигналами, которые другие могут применять, чтобы судить о том, насколько нам больно. Люди признаются, что лазерный импульс причиняет большую или меньшую боль, когда от них ждут, что будет более или менее больно[105]. Нам нужна информация о боли, которая не будет доступной другим людям, но наши ощущения боли регулируются тем, что, по представлению нашего разума, могут видеть другие люди.
Мы соприкасаемся глазами, а не руками
Есть и другие обстоятельства, при которых нет смысла моделировать собственное сознание так, как это делают другие люди, полагаясь лишь на доступную им информацию. Я напрасно потрачу время, наблюдая за каждым своим движением или жестом. Однако когда я проливаю воду из стакана или скрещиваю пальцы за спиной, лучше, если мое сознание будет знать об этом, прежде чем ваша реакция на то, что я делаю, сообщит мне эту информацию[106]. То есть несмотря на то, что у вас нет прямого доступа к обратной связи от движения моих мышц, эта обратная связь доступна моему сознанию: я могу сказать, когда опрокинул стакан с водой, даже не глядя вниз. Это, как и в случае с болью, помогает мне создавать свою модель и одновременно позволяет вам создавать модель того, как я получаю определенную информацию, которая вам недоступна.
Но и здесь, даже когда мы получаем двигательные сигналы и очевидно, что они полезны для воссоздания модели сознания, мы все равно дополняем их внешними наблюдениями, чтобы судить о том, что делаем.
В классических экспериментах, демонстрирующих это явление, испытуемые рисуют линии[107]. Используя зеркала или экраны, экспериментаторы меняют линию, которую испытуемые видят и рисуют. А для того чтобы рисовать строго вертикальную линию, которую они видят, участникам приходится рисовать линию, отклоняющуюся в сторону. Когда отклонение между тем, что видят участники, и тем, что они рисуют, становится очень большим (больше 40 градусов), испытуемые начинают понимать, что их линии отклоняются от изображения на экране[108]. Тем не менее при незначительных отклонениях они корректируют траекторию своих движений, чтобы воспроизводить линии с экрана, не осознавая того, что делают это. Мозг, контролирующий руку, знает, что она рисует кривую линию, и так и происходит, но эта информация не попадает в сознание. Сознание делает выводы, наблюдая, как рука двигается вертикально[109].
Мозг использует обратную двигательную и зрительную связи, чтобы скорректировать наши действия. Но пока оба вида связи не противоречат друг другу, зрительная обратная связь легче доступна внешним наблюдателям, и потому она доминирует в нашем восприятии своих действий.
Мы знаем то, чего не знают другие люди, и это помогает нам знать, что они сделают
Третье явление асимметрии нашего сознательного опыта связано с тем, как моделируют нас другие люди, – это память. Мы знаем то, чего не знают они, и нам известно, что они не знают, что именно знаем мы. Это бывает очень полезно при прогнозе – что они могут от нас ожидать.
Например, представьте себе, что я вернулся в раздевалку после плавания. Я знаю, что моя одежда находится в 87-м шкафчике. Но возле этого шкафчика стоит мужчина. Всем находящимся в комнате может показаться, что он забыл свой код, поскольку он торопливо набирает разные цифры.
Увидев мою покрасневшую физиономию, он может решить, что я взбешен или напуган. Он даже может подумать, что в этом шкафчике находятся мои вещи. Если я подойду к нему, его реакция будет зависеть от того, как он меня моделирует: насколько я сильнее него, похож ли я на драчуна, сможет ли он убедить меня, что просто забыл, где его шкафчик?
Но мое знание, что шкафчик 87 – мой, дает мне преимущество. Я смогу остановить незнакомца от принятия выводов, которые помогли бы ему понять меня, направляясь мимо шкафчика прямиком к своему другу-здоровяку. Я могу сообщить ему о том, что мне известно, и тем самым поменять содержание его мыслей, а до этого я сам должен кое-что понять: поможет ли мне друг, что он думает – почему я направляюсь к нему? Многие из этих рассуждений лучше всего прогнозировать, моделируя свое сознание тем же способом, какой будет использовать мой друг. Cтрах и гнев угадываются по выражению моего лица, движениям и интонациям. У меня слишком большой опыт «достижений», чтобы не ввязываться в подобные передряги. Мои худые руки очень хорошо видны, поскольку полотенце я повязал вокруг бедер.
Но основная информация – мои вещи находятся в шкафчике под номером 87 – принадлежит мне. Без этой информации я не мог бы принять решение пройти мимо человека, который пытается этот шкафчик открыть. Мне нечего было бы сказать другу. Эти решения основаны на моих социальных представлениях о людях (и моем понимании того, как они воспринимают меня), но, чтобы сделать такие выводы, нужно включить мою частную информацию в процесс моделирования. Моя модель нуждается в информации, которой нет у других людей, чтобы точно предвидеть их действия. Следовательно, я должен осознавать вещи, которых другие могут не знать, даже несмотря на то, что модель сознания предназначена для прогнозирования реакции на мои действия других людей[110].
Лампе не нужно знать, почему она светит, когда вы щелкаете выключателем. А нам не нужно знать, почему мы делаем то, что делаем, раз уж мы все равно это делаем
Лампу можно считать простым устройством, принимающим решение. Когда я щелкаю выключателем, ввод информации происходит из разных источников. Вставлена ли вилка в розетку? Цела ли нить накаливания? Не перегорели ли пробки? Если на все вопросы ответ «да», лампа «решает» дать свет. Ей не нужно хоть что-нибудь понимать в электричестве или фотонах, однако она светит. Тем не менее модель работы лампы интересует физиков, инженеров и писателей, у которых лампа не работает. Они хотят предвидеть поведение лампы и манипулировать ею, а потому моделируют ее теоретически. Физики могут моделировать свет как волну, и эта модель дает массу прогнозов. Они могут моделировать луч света как поток частиц, что объясняет многое другое. Инженеры могут моделировать лампу как область концентрации электричества, идущего от проводов, и использовать это для того, чтобы выяснить, насколько большим должен быть предохранитель. Моя модель проще, и она помогает мне получать свет. Но ничего из всего этого лампе для работы понимать не нужно. Области мозга, принимающие решение, также представляют собой сложные нервные выключатели, которым ничего понимать не надо: они не должны понимать информацию, им нужно просто на нее реагировать. Когда я дотрагиваюсь до горячего, важно, чтобы сигналы прошли по моему телу, спровоцировали меня отдернуть руку. Ни один из участков, посылающих сигналы, не должен понимать, что они управляют моей рукой, что руке горячо или что, если они не сработают, я могу ее повредить. Им нужно знать не больше, чем лампе: если она не будет светить, я не смогу продолжать писать. Мы создаем абстрактную модель других людей, со всеми их целями, намерениями, эмоциями и мыслями лишь потому, что хотим предвидеть их поведение и манипулировать ими.
Сознание – это модель, а не интерпретация модели
Состояния, которые мы подразумеваем в нашей собственной модели, суть и есть сознание. Мою модель спрашивают: «Что я могу видеть?», и ответом будет мой сознательный зрительный опыт. «Как я себя чувствую? Я раздражен», – это мой сознательный опыт чувства. «Почему я наступил тебе на ногу? Да потому что я раздражен и меня толкнул читатель», – это мой сознательный опыт умозаключения.
Это вид информации, который использует наша модель, и у нее нет никаких оснований участвовать в каких-либо иных процессах работы мозга. Остальная часть мозга не использует такие модели. Она работает как лампа или мой компьютер: получает сигналы и отправляет другие сигналы дальше. Больше не существует никаких моделируемых состояний, которые могут быть сознательными.